– Дерьма кругом столько ступить негде, – проворчал старый рабочий.
– Зафига всех в одну хату пихать, – взвился молодой, – Бичей отдельно держать надо – на зоне. Им тут не место. Я вот не могу жить на аске и ботлах, тусоваться с синяками и охотиться на бекасов. Для меня это театр карликов. Мне надо тачку, дачку, денег пачку. Вот это атас. Я воркаю как Карло, эксклюзив штампую. За мной три толстых балабуза ползают. Друг у друга переманивают. А он бич пустой, коцаный. Если я воркаю, хату имею, герлу с короедами, то у меня и прав должно быть больше, чем у него, который, шарится по помойкам. Если они живут за мой счет, то и зависеть должны от меня, а не решать вместе со мной, как равные мне, – выпалил Федор и сам удивился стройности своей мысли.
– Интересное суждение, я бы даже сказал оригинальное, – подколол Михаил, – Тебе Федор в депутаты идти надо. Ты бы произвел на общество большое впечатление.
– Сам иди в фуфломёты. У меня от их базара зубы сводит, – отмахнулся тот.
– Вот раньше, бомжей в тюрьму сажали. За тунеядство. И правильно делали, – заметил Егор Петрович.
– Это когда же? – оживился молодой пролетарий.
– При нормальной власти. При коммунистах, – пояснил Егор Петрович.
— Вэри клево, – согласился Федор.
– При коммунистах вообще все было правильно. Рабочий человек имел полное к себе уважение, получал за свой труд справедливо, – уточнил старый рабочий, – В больницах был порядок, надлежащий уход и питание. И вообще, общество было единым, целеустремленным, без всяких там опереточных партий и политических движений.
– А кто был не согласен со светлым будущим и не горбил на благо коммуняк, того шлепали, – поправил бывший уголовник, – Народу перегрохали больше, чем за все войны вместе взятые.
– Глупости и демократическое вранье, – возразил Егор Петрович и насупился, вперив взор в мерцающий квадрат телевизионного экрана.
– Заколбасить бича, клево, – мечтательно протянул Федор. – Достали, до блева. Утром продерешь глаза, а за окном бичи уже телевизоры свои из бачков наводят. Вечером наворкаешься, хиляешь до барака в тоске, в лабазе точива короедам нароешь, в коробочке весь аул едет, еле встиснешься, не продохнуть, а бич блевый притиснется и дует в торец. Так и заколбасил бы гада, да качуматор не позволяет. Бичей стало как грязи. – Федор в сердцах сплюнул на пол, но поймал на себе осуждающий взгляд Михаила и тут же извинился, нагнулся и стер ладонью плевок с линолеума, после чего грязно выругался и направился к умывальнику.
И словно вдогонку его мыслям бомж Василий громко застонал и произвел громкий и продолжительный звук, явно свидетельствующий о его нездоровом пищеварении.
– Простите, мужики… Не утерпел, – облегченно вздохнул он.
Едкие пары сероводорода накрыли разгоряченное сознание молодого рабочего и достигли даже самых отдаленных уголков палаты.
– Западло… – оценил Михаил возникшую ситуацию.
— Замочу падлу, – выпалил Федор, хрустнув сжатыми кулаками.
– Мужики, простите… Живот пучит… Сил нет… – извинился Василий.
— Няньку звать надо. Ща обгадиться, – сообразил Афоня.
– Не успеет, бичара, – сквозь зубы процедил пролетарий, угрожающе надвигаясь на Василия с явным намерением один ударом покончить с ненавистным соседством.
– Изнемогаю.… Разваливаюсь… Больно… – застонал Василий, – Жить больно… Терпеть больно… Хоть убей меня… Все одно – помирать… Простите, мужики… Доконали лепилы… Просил, не старайтесь.… Бросьте у дороги… Скорее бы помер… Так нет… Опыты стали ставить… Сволочи…
– Ишь распелся, бомжара. Нагадил, теперь извиняется. А нам нюхать, – подначил Афоня.
– Жизнь кончена… – продолжал бомж, – Говорить больно… Изломан весь… Гнию… Не мучай меня, Федя… Бей… Ты сможешь… Отпусти душу мою… Намучился я… Терпеть, сил больше нету… Так что… помирать больше не страшно… Совсем не страшно… Я хочу… А она медлит… Все ждет.… Поторопи ее, Федя…
Федор завис над Василием с занесенной над ним кувалдой рабочего кулака в полной нерешительности, что ему делать. Если бы проклятый бомжара визжал от страха и молил о пощаде, то он бы ни на минуту не задумываясь вломил бы ему по морде с полным своим наслаждением. А так, выходило, будто он идет у него на поводу, выполняет, можно сказать, его желания, делает ему одолжение, почти подарок, чего допустить со своей стороны он никак не мог. Эта оказывалась уже не победа, а вроде как, поражение, как признание его превосходства над собой, в общем полная ерунда.
– Что медлишь?.. – стонал Василий, – Не бойся.… Стукни разок… посильнее… Ты сможешь… Будь другом…
– Да, пошел ты… – выпалил окончательно обескураженный мужик и смущенный отошел от его койки.
– Больно, мужики, очень… – вздохнул переломанный, – Стой… На что бросил?.. Трус ты… Федя… Горлопан… Хуже Афони… Тот трезвонит, а ты обнадеживал…
– Да я тебя… – взвился снова молодой рабочий, но былой запал уже стух и он снова обвис, понимая, всю бесполезность дальнейшей дискуссии.
– Нянечку звать надо, – повел носом Афоня, явно улавливая новые нехорошие запахи, исходившие от койки больного.
– Не стерпел, мужики… обделался, – признался тот, – Не гожусь для жизни… Ни на что больше… не гожусь… По кускам склеен… Разваливаюсь… А этот… мучитель… трус… трепач… пустомеля…
– Заткни варежку, бичара, – огрызнулся молодой рабочий.
– Тошнот тощий… – напирал Василий, надеясь еще раз раззадорить противника, но авторитетный Михаил тихо срезал:
– Проглоти аскарбинку, сядь и усохни. Пускай треплется.
Федор опустился на койку и, сверкнув глазами, матерно выругался:
– Еще посчитаемся, – в завершении процедил сквозь зубы.
– Серьезные дела с наскока не делаются, – молвил бывший уголовник.
– И что делать будем? – выскочил вперед Афоня, – Нянечку звать будем?
– Ну, не рудой задыхаться? – ответил Михаил и тот поскакал по коридору в поисках медицинского персонала.
– Опять… день спортил, – простонал Василий и полностью обессиленный, ушел в очередную отключку.
– Оставьте мужика в покое. Не по-христиански это, – заключил Егор Петрович.
– Вот как? Коммуняки уже в Христа верить стали? С каких это пор? – съязвил бывший уголовник.
– Одно другому не помеха, – возразил старый рабочий, – Вся идея мирового коммунизма на христианстве основана. Одни корни имеет.
– Стало быть, конкурентов своих устраняли, когда попов к стенке ставили? – подколол Михаил.
– Перегибы во всяком деле случаются. Ошибки признали. И хватит об этом, – отрезал Егор Петрович. – А над человеком нечего измываться. И без того битый.
– Жалостливый какой. Доходягу жаль стало. Тебе бомжей на улице мало? – возразил бывший уголовник.
– Я ему не судья. Я ему и не палач. Сам жил как знал, сам пусть и помирает, как знает, – заключил Егор Петрович.
– Так, он, гад, воняет, – не выдержал Федор.
– Вонь – не огонь, терпеть можно, – поддержал Степан старого рабочего, – Раз дело такое, что без вони нельзя, то можно и потерпеть. Поди, не отравимся. Лично я человек не гордый. Раз он такой больной, что без вони никак ему не прожить. Не нарочно же он воняет. Болезнь такая. Значит, так надо. Человек без вони не может. Организм, понятное дело, воняет, если он не здоров. На то она и больница. Я так понимаю. Лично у меня других забот много. Мне дом ремонтировать надо. А я тут лежу, как дурак, без дела. У меня сад без ухода оставлен. Лето в разгаре. Поливать надо. Как без меня жена управиться? Дети помогут?.. Что им, до наших земельных пустяков.
Михаил не стал больше обсуждать этот вопрос, закрылся газетой и ушел в изучение криминальной хроники.
К Ивану Моисеичу в очередной раз пришла жена, изрядно взволнованная и с большой порцией свежих фруктов. Народ тут же воткнулся в телевизор.
– Представляешь, дядя Яков, брат жены дяди Бори, едва не сошел с ума, – выпалила она, едва переступив порог палаты, сразу переключив на себя внимание всей присутствующей публики, – Он был у нас три дня назад, проездом. Он, вообще, в последнее время, много ездит. Ты помнишь дядю Якова?
Она высыпала содержимое пакета прямо в раковину, пустила мощную струю холодной воды и села рядом на стул, отдышатся.
– Честно говоря, нет, – болезненно сморщился верный супруг, но получив дежурный поцелуй в щеку, вынужденно улыбнулся.
– Я тебе про него рассказывала. Он врач. У него своя клиника в Саратове. Вспомнил? – она встала к раковине и стала мыть фрукты.
– У тебя много родственников.
– Так вот, этот самый дядя Яков проездом остановился в нашем городе. И остановился, где бы ты думал?
– Видимо у дяди Бори.
– Нет. Совсем не у дяди Бори. Если бы он остановился у дяди Бори, то с ума сошла бы тетя Лиза. Он остановился в гостинце «Адмиралтейская».
